ЕЩЁ ОДНА ПРАВДИВАЯ ИСТОРИЯ (11)

«У нас в техникуме был один преподаватель, который начинал читать лекцию ещё в коридоре. Так, продолжая непрерывно говорить, он входил в аудиторию, говорил, говорил, взбирался на кафедру, говорил, говорил, звенел звонок – он, продолжая говорить, шёл к двери, выходил из аудитории, продолжал говорить и заканчивал опять уже в коридоре. Сначала я услышал об этом от учеников. Один раз я сам присутствовал на его лекции. И когда его громкий и противный голос, наконец, заглох в коридоре, даже мне, атеисту, захотелось перекреститься».

Так однажды рассказал дед. Мне было примерно двенадцать лет. Не удивительно, что я очень смеялся…

Когда мне было уже лет 16, вдруг в дверь позвонил некто Коркин, живущий в нашем подъезде всегда сердитый субъект. Кроме нас с дедом дома никого не было, но оказалось, что ему и нужен был дед. «Мне сказали, что здесь находится Михаил Иосифович Снитко. Я с ним работал и хочу выразить ему своё почтение», — заявил Коркин и, отодвинув меня, прошёл в квартиру.

Дед как раз прилёг, хотя и не спал.

Коркин подошёл к его кровати и каким-то официальным тоном изрёк: «Здравствуйте, Михаил Иосифович! Василий Михайлович Коркин приветствует Вас!». От неожиданности, не поняв кто это, дед забухал: «А? Что? Кто?» и сел на кровати. «Василий Михайлович Коркин. Помните такого? Мы с Вами вместе работали в техникуме. Узнав, что Вы здесь, хочу выразить Вам своё почтение!», — громко произнёс Коркин.

«А-а-а. Помню. Хе-хе-хе». Дед сказал это с какой-то притворной, противной улыбочкой, какую я у него никогда не видел, прохехекал и замолчал. Молчал и Коркин, видимо ожидая какого-то другого ответа. Повисла пауза. Не дождавшись ничего, он повернулся и вышел.

«Дед, ты чего, как дикий-то?», — спросил я, когда дверь за Коркиным захлопнулась. Дед ответил вопросом на вопрос: «Ты помнишь, я рассказывал о преподавателе, который начинал лекцию в коридоре, а потом там же её и заканчивал? Так вот это он и есть».

«Ну, и что? Подумаешь. Человек пришёл к тебе не лекцию читать, а почтение выразить», — не унимался я. «Да, ну его с его почтением»,- махнул рукой дед и снова принял горизонтальное положение.

Потом он рассказал отцу то, что не стал обсуждать со мной, подростком.

Оказывается, этот Коркин в своё время был первый доносчик и кляузник. От его доносов пострадало немало людей. «Я ещё в сороковом году перестал с ним здороваться, не то, что общаться. Он тогда, слава богу, ушёл от нас в какой-то другой техникум. Ишь, явился… Наверное решил, что я ничего не помню», — добавил дед. Теперь всё стало понятно. Память у деда до последнего была отменная.

Спустя лет семнадцать-восемнадцать,

уже в начале 80-х, я зашёл по каким-то делам в отдел пропаганды обкома комсомола. Там готовились к фотографированию. Тогда наиболее активные комсомольцы поощрялись фотографированием у знамени обкома. Такая была награда.  При этом, кроме знамени и награждённых, на фотографии обязательно должен был присутствовать старый коммунист.

Собственно фотографирование должно происходить в зале, там всё готово, а инструкторы отдела ожидали приезда «старого коммуниста» и очень нервничали. Настоящих старых ивановских большевиков и даже первых комсомольцев уже к этому времени не осталось. Те, кто был ещё жив, уже не были пригодны для того, чтобы таскаться на фотографирование с комсомольцами.

Партийные органы определили для этих надобностей нескольких менее древних активистов со стажем. Вот одного такого и ожидали с минуты на минуту. «Волга» за ним уехала. «Ой, представляю, что сейчас будет!», — говорил один обкомовец. «Дай, бог, терпения», — вторил другой. Тут же они помчались вниз встречать этого «старого коммуниста».

В этот момент в вестибюле первого этажа,

ещё из-за двери послышался громкий и высокий старческий голос. Он распекал организаторов за то, что его поздно привезли, к самому началу, а нужно было заранее. Войдя в вестибюль, он тут же переключился на недостаточное освещение, подойдя к лестнице, стал ругать высоту ступеней. Так он беспрестанно говорил, говорил, говорил. Его голосом, как радиацией, заполнились все кабинеты трёхэтажного здания. От него не было спасения.

Вдруг всё стихло. «Фотографирование началось», — объяснили мне.

Увы, эта процедура оказалась весьма короткой. Открылась дверь зала, и громкий старческий голос, беспрестанно назидающий и ни на секунду не умолкающий, стал приближаться к нашему кабинету.

В сопровождении инструкторов в кабинет вошёл… тот самый Коркин и, плюхнувшись в кресло, стал громко бранить этих инструкторов за то, что они отпустили «Волгу». «Ведь знали же, что она мне понадобится! Десять минут! Почему я должен ждать?! Отвезла бы меня, потом и ехала бы на свои десять минут. Ничего бы не случилось. Нет, в наше время организация была гораздо лучше…». Он, не умолкая, ставил в пример прежних комсомольцев нынешним, говорил, говорил, говорил…

Наконец, машина приехала,

и Коркин, сопровождаемый работниками обкома, двинулся к выходу. Он снова стал ругать ступени, потом освещение вестибюля. Уже закрылась за ним входная дверь, а его голос всё слышался с улицы, до тех пор, пока машина не отъехала. В этот момент у меня возникло желание перекреститься.

Вернувшиеся инструкторы, как выжатые лимоны, сидели, отрешённо глядя в потолок. «Как думаешь, пронесло или будет жаловаться?», — спросил один.    «Да, вроде мы ему не возражали. Он не любит, когда ему возражают. Тогда жалуется», — ответил второй.

Коркин, спасибо ему, не узнал меня.

Деда не было уже 15 лет, его сердце остановилось в январе 1967 года.

А я тогда ещё раз удостоверился в абсолютной правдивости историй, рассказанных когда-то моим любимым историком, моим дедом МИХАИЛОМ ИОСИФОВИЧЕМ СНИТКО.